Эдвард «Нед» Костелло родился в 1788 г. в Ирландии. В 1808 году он, работавший тогда сапожником, поступил в 95-й стрелковый полк. В мае 1809 г. его батальон высадился на полуострове, и на протяжении следующих пяти лет жизнь Эдварда представляла собой череду тягот, приключений, чудесных спасений, ран и кровопролитных сражений. В течение всех этих лет непрестанных сражений и походов, он оставался рядовым, и его записки, опубликованные в 1841 г., представляют собой бесценный источник, позволяющий изнутри взглянуть на жизнь простого солдата армии Веллингтона. 95-й полк был создан совсем недавно, вооружен винтовками Бейкера, а не обычным мушкетом – «Коричневой Бесс», а солдаты носили темно-зеленые мундиры с отделкой из черной кожи. «Меня очень впечатлял их внешний вид и зеленые мундиры», - пишет Костелло. Солдаты 95-го отличались от остальных не только формой (из-за темных мундиров за ними закрепилась кличка «трубочисты»): в их распоряжении было оружие, обладавшее несравненной точностью, и рассыпной строй, известный как «стрелковая цепь», быстро возвели их в ранг элиты в составе и без того привилегированного соединения – Легкой бригады, переименованной позже в Легкую дивизию. Одним из самых знаменитых стрелков был рядовой Том Планкетт. Под Асторгой он, вызвавшись заслужить предложенное генералом Пэйджетом вознаграждение, взялся подстрелить генерала Кольбера – сидя на лошади, тот был очень приметен, но оставался неуязвим для солдат, вооруженных крайне неточными гладкоствольными ружьями. Лежа в снегу на спине, и продев ногу через ремень винтовки, Планкетт выбил французского генерала из седла и добежал до своих, преследуемый дюжиной противников. Едва Костелло прибыл в полк, Легкая бригада выступила в один из величайших в истории форсированных переходов с целью присоединиться к главным силами Веллингтона у Талаверы, где намечалось большое сражение. «Наши ребята жутко измучились на марше, особенно из-за жары и переутомления. Началась мозговая горячка, страшно опустошавшая наши ряды; многие падали на обочину и умирали». Несмотря на название «легкая пехота», солдаты 95-го несли на себе по 70-80 фунтов провизии и амуниции, плюс винтовка, и все это под палящим июльским солнцем. За 26 часов Легкая бригада прошла 62 мили (100 км), и только для того, чтобы прибыть в Талаверу, когда битва уже закончилась. Но это не умаляет ее подвига. «Приблизившись… мы увидели раскинувшиеся перед нами холмы Талаверы. Услышав новости, мы издали троекратное «ура»… Вид, тем не менее, был ужасным… Поле боя … было испещрено следами недавней битвы. Тысячи людей, убитых и умирающих, победителей и побежденных, лежали грудами, вперемежку со сбитыми с лафетов стволами орудий и сломанными зарядными ящиками. Порванная сбруя, заляпанные кровью кивера, и прочая вышедшая из строя военная атрибутика дополняли сцену битвы». После шестинедельной лихорадки Костелло присоединился к своему полку в Барба-дель-Пуэрко в марте 1810 г. Здесь, в непогожую ночь на 19 марта, Костелло и 43 его товарища, стоявшие в пикете в скалах у моста через реку Агеда, были неожиданно атакованы французами, захватившими врасплох часовых. Стрелки укрылись среди камней и методичным огнем отражали попытки атаковать их снизу. Рота Костелло в течение получаса удерживала 600 французских пехотинцев, пока полковник не прислал к ней на выручку еще три роты. В июле 1810, вскоре после захвата французами Сьюдад-Родриго, они превосходящими силами атаковали Легкую дивизию. В ходе боя Костелло в составе небольшой группы солдат был отрезан от своих кавалерией. «Пока мы яростно дрались с французской пехотой с фронта, одно или два подразделения их гусар… навалились на наш левый фланг. Крик «французская кавалерия нападает» запоздал, и они врубились в наш строй. Захваченные врасплох, мы не могли оказать серьезного сопротивления, и наших топтали и рубили направо и налево». Французский драгун ухватил Костелло за воротник и нацелил саблю ему в грудь, но был убит залпом солдат из 52-го пехотного полка. «Лошадь моего противника рухнула, и он свалился, таща меня за собой. Животное придавило драгуну ногу. Предпринимая отчаянные усилия спастись, я освободился от его хватки, с силой нанес ему удар прикладом по голове и пустился бежать к нашим ребятам и 52-го». Но все же Костелло получил пулю в правое колено, а товарищ, выносивший его из боя на спине, был убит, и Костелло ползком добрался через мост до другого берега Коа. Ему посчастливилось уцелеть, и это был лишь один из подобных случаев. Отступление было, как всегда, ужасным, и Костелло попал в госпиталь в Белеме, близ Лиссабона. Жизнь больных там и в Фигуэйре, по пути туда, ужасала. «Жара была неимоверной, и плохо действовала на наши раны. Врачей не хватало… в ранах заводились черви, и когда снимали бинты, отваливались куски гнилого мяса и клубки червей. Многие умирали, другим же приходилось делать ампутации. Благодаря заботе и вливаниям оливкового масла в рану, мне удалось избежать возникновения червей».
В Белеме уход был лучше, и скоро его выписали, оставив на выздоровлении до октября, когда он присоединился к своей части на линиях у Торриш-Ведраш. В течение года Костелло довелось участвовать во многих перестрелках и стычках, преследовать французов, видя следы разорения и насилия, которые те оставляют на своем пути, был свидетелем ужасной мести партизан, находя тела их жертв, наблюдал горящие деревни, отмечающие продвижение армии. Костелло принял участие в битве при Фуэнтес-де-Оньоро в мае 1811 г. и в последовавшем за ней марше вглубь Испании. Для него и его товарищей развлечением между походами и сражениями служили рестлинг и боксерские матчи с участием местного населения, офицеры развлекали себя охотой и танцами с деревенскими девушками, дававшими им уроки испанского танца в обмен на английские и ирландские. В начале 1812 г. армия осадила приграничную крепость Сьюдад-Родриго, и когда в стенах были проделаны две бреши, Костелло вызвался добровольцем в партию смертников, идущих впереди главных сил на штурм Малой бреши. Вторая штурмовая группа атаковала Большую брешь. Костелло свидетельствует, что «многие из наших с охотой шли на это смертельно опасное дело. Позднее я пришел к выводу, что мне и трем офицерам из моей роты посчастливилось стать избранными. Такие моменты не часто случаются в жизни солдата, и мы решили им воспользоваться». Вокруг свистели ядра и пули, и каждый прикидывал, каковы его шансы остаться в живых. Они пожали друг другу руки. Костелло даже сообщил одному из товарищей адрес своего отца, на случай, если не вернется живым. «Когда темнота опустилась на город, - рассказывает Костелло, - наше воображение стали будоражить жуткие картины предстоящих событий». «Черный Боб» Кроуфорд, суровый, но любимый солдатами командир, вышел вперед, намереваясь лично вести штурмовую партию. Громким и четким голосом он обратился к войскам: «Солдаты! Вся страна смотрит на вас. Будьте мужественны, тверды и стойки во время атаки. Этой ночью город должен стать нашим. Овладев стеной, первым делом очистите их предместья, а потом удерживайте взятое». Костелло вспоминает, как лихорадочно билось его сердце, когда он и его товарищи с волнением ждали сигнала, а их солдаты остальной части дивизии ждали позади, готовые последовать за штурмовой партией. «От вечности нас отделял всего один шаг, - пишет рядовой, - и среди парней царили такая тишина и спокойствие, которых раньше мне не приходилось видеть». Увидев сигнальную ракету, Кроуфорд закричал: «А теперь в пролом, ребята!» Солдаты ринулись вперед. «Когда мы приблизились к бреши, огонь противника стал косить наших парней. Шрапнель, картечь, ядра, гранаты и настоящий ливень из пуль обрушились на нас». Упал смертельно раненый Кроуфорд, но штурм продолжался. Несмотря на огненный шквал, солдаты полезли вверх по установленным на дне рва лестницам. Французы не могли их сдержать, хотя после взорванной ими мины многие атакующие были убиты или контужены. Сам Костелло едва не погиб в схватке с французским артиллеристом, и вся сцена представляла собой жестокий рукопашный бой. В течение какого-нибудь получаса все было кончено. Крепость оказалась в руках англичан, и Костелло опять удалось выжить, хотя впереди его ждали другие «трудности». Ему предстояло принять участие в еще более ужасном штурме крепости Бадахос в апреле. Он снова вызвался добровольцем. «Никогда не видел я пары таких неуклюжих людей, - пишет рядовой о своих командирах, - зато ни разу перед жерлами французских орудий не стоял отряд таких отличных солдат». В схватке в проломе Костелло был ранен и «впервые за много лет я стал шептать что-то вроде молитвы». Он слышал, как стих огонь, и сквозь стоны раненых до него долетели победные крики из города. Крепость пала, но сам Костелло был ранен в правую ногу, а его каску в двух местах прошили мушкетные пули. Но Бадахос не стал его последним боем. Вместе с Легкой дивизией он прошел до Саламанки, отступал от Бургоса, был при Витории, где разбогател на 400 фунтов при грабеже обоза. «Все, кто мог, стремились извлечь собственную выгоду из нашей победы, - вспоминает Костелло, - так что я тоже решил не отставать». Затем последовали бои в Пиренеях, дело при Тарбе, и, в конце концов, сражение при Тулузе. Костелло довелось также участвовать в кампании 1815 г, где при Катр-Бра он потерял палец, оторванный мушкетной пулей. Несколько лет он провел в оккупационных войсках во Франции. Ему снова пришлось несколько лет воевать в Испании во время Карлистских войн в составе Британского легиона, пока в 1838 г. он не стал надзирателем в тюрьме Тауэр в Лондоне. Костелло скончался в 1869 г, храня в своем теле две мушкетные пули. Одну из них, засевшую в ноге после битвы у реки Коа в 1810, извлекли, согласно завещанию покойного, после его смерти. Можно смело утверждать, что с опубликованием своих записок, «Нед» Костелло принес с собой войну на Полуострове в викторианскую эпоху.
Интересны отрывок из воспоминаний Из записок Н. Е. Митаревского. Бородинское сражение
цитата:
Заняв назначенную позицию, мы сняли с передков зарядные ящики, поставили их немного под прикрытием правого крыла люнета и приготовились действовать. Против нас стояла линия неприятельских орудий: вправо они протягивались к Бородину, и был виден конец их, влево же конца им не было видно за люнетом. Орудия их были уже в полном действии. Французы нас, кажется, сначала не заметили и дали нам, хотя и не совсем, но довольно спокойно выстроиться и приготовиться. Погода стояла чистая и ясная, с небольшим ветром, так что дым от выстрелов совершенно разносило. Не могу определить, на каком именно расстоянии были мы от неприятельских орудий, но мы могли наблюдать все их движенья; видели, как заряжали, как наводили орудия, как подносили пальники к затравкам. Вправо от нас, на возвышении, стояла наша артиллерия и действовала; внизу, над оврагом, где мы прежде стояли, была тоже наша артиллерия, в числе которой находились другие шесть орудий нашей роты; с левой стороны от нас тоже гремела артиллерия, но нам за люнетом ее не было видно. Вообще, что делалось на нашем левом фланге — мы ничего не видали. Слышался оттуда только гул от выстрелов до того сильный, что ни ружейных выстрелов, ни криков сражавшихся, ни стонов раненых не было слышно. Команду также нельзя было слышать, и, чтоб приказать что-нибудь у орудий, нужно было кричать: все сливалось в один гул. Пока мы готовились, у нас убили одного человека, выбили косяк у колеса и оторвало ногу у лошади, с которой успели, однако, снять хомут и привязать ее к передку. После было уже не до хомутов... Как только мы открыли огонь, на нас посыпались неприятельские ядра и фанаты; они уже не визжали протяжно, а только и слышно было над головой, направо и налево, вж... вж... вж... К счастью, позиция наша была такого рода, что впереди нас тянулась легкая возвышенность, так что линия направления наших орудий только проходила через нее, и неприятельские снаряды больше били в возвышенность и с рикошета перелетали через нас, гранаты же разрывало далеко назади. Если бы не это обстоятельство, нас уничтожили бы, кажется, в полчаса времени. Положение наших батарей с правой стороны, за впадиной на возвышении, было еще ужаснее. Артиллерийская батарейная рота, стоявшая там во время нашего приезда, скоро поднялась назад. На место ее построилась другая. Покуда она снималась с передков и выстроилась, сотни ядер полетели туда. Людей и лошадей стало, в буквальном смысле, коверкать, а от лафетов и ящиков летела щепа. В то время, когда разбивались орудия и ящики, никакого треска слышно не было, - их как будто какая-то невидимая рука разбивала. Сделав из орудий выстрелов по пяти, рота эта снялась; подъехала на ее место другая - и опять та же история. Сменились в короткое время роты три. И в нашей роте, несмотря на ее выгодную позицию, много было убито людей и лошадей. Людей стало до того мало, что трудно было действовать у орудий. Фейерверкеры исправляли должность канониров и подносили снаряды. У одного орудия разбило ось и лафетную доску; орудие упало, и людьми от него пополнили недостаток при других и тем немного поправились. У нас уже оставалось мало снарядов, но подъехали другие ящики, которые также скоро были расстреляны; послали вновь за снарядами, и, благодаря распорядительности артиллерийского начальства, их принесли немедленно. Общее распоряжение артиллерией было, кажется, неудовлетворительно.
Отправлено: 30.04.12 07:37. Заголовок: Из записок П. Х. Гра..
Из записок П. Х. Граббе
Павел Христофорович Граббе родился в 1789 г. В армии с 1805 г., участник кампаний 1806-1807 гг. В 1812 г. состоял при Барклае де Толли. Участник кампаний 1813 и 1814 гг., русско-турецкой войны (1828-1829), подавления польского мятежа (1831). В 1838-1842 гг. неудачно командовал войсками Кавказской линии. Участвовал в походе в Венгрию (1849). В Крымскую войну начальник гарнизона кронштадтской крепости. С 1862 г. наказной атаман войска Донского. В 1866 г. произведен в графское достоинство и назначен членом Госсовета. Скончался в 1875 г.
цитата:
Французская артиллерия издержала 60 тысяч зарядов. Наша - только 20 тысяч. Первая употребляема была всегда массами, наша большей частью рассеяна на позиции. Артиллерийский резерв наш не был вводим в дело мыслью общего начальника, но или по требованию разных частных начальников, или по увлечению личной храбрости ротных командиров, она бросалась туда, где огонь неприятеля был опустошительнее, где еще неготовые, не успев еще сняться с передков, находили против себя сотни орудий, на избранных позициях большей частью перекрестно действовавших. Нередко случалось, что, вступая таким образом вдело, последовательно, одна рота задругой, они были расстроены и уничтожаемы при самом начале. Снабжение действовавших батарей своевременно снарядами было также неудовлетворительно: вот последствие ранней потери графа Кутайсова и продолжительной неизвестности о ней. Тем более чести для армии, устоявшей против такого преимущества. Эта стойкость вырвала у Наполеона невольную похвалу, в Бородинском бюллетене им выраженную: «Les Russes n'osaient pasavancer, ne voulaient pasreculeret mouraient sur place»1...
Отправлено: 02.04.13 15:45. Заголовок: Казаков И. М. "П..
Казаков И. М. "Поход во Францию 1814 г." Иван Михайлович Казаков ПОХОД ВО ФРАНЦИЮ 1814 Г. По (неизданным) запискам прапорщика лейб-гвардии Семеновскаго полка Ивана Михайловича Казакова.
Сохранился дневник офицера легкой пехоты 30-го полка майора Макриди где он описывает сражение при Ватерлоо, в котором храбрый офицер излагает свой взгляд на события, происходившие на этом участке. О накале боев на участке бригады Халкетта можно судить хотя бы по тому факту, что в начале сражения при Ватерлоо в составе роты легкой пехоты 30-го полка находилось 3 офицера и 51 солдат, а к концу битвы в живых остался один офицер и десять рядовых. Майор Макриди с солдатской прямотой рассказывает о том, что довелось увидеть и пережить ему лично. И этот рассказ дает гораздо лучшее представление об ужасных сценах, какими изобиловало сражение, чем это можно было бы почерпнуть из приглаженных обобщений, какими вынуждены оперировать историки, и даже из пылких поэтических строк. На первом этапе битвы Макриди и солдаты его роты были выдвинуты в качестве стрелков на передовую линию. Но с началом атаки французской кавалерии на центральном участке англичан ему с товарищами приказали отойти назад. Вот как описывает офицер те события:
цитата:
«До начала той атаки наша рота вместе с гренадерами 73-го полка прикрывали ружейным огнем из низины действия наших артиллеристов и одновременно пытались снизить эффективность огня вражеской артиллерии. Нам противостояли примерно равные по численности подразделения французских стрелков. Но внезапно к ним подошли мощные подкрепления. Кроме того, по нас открыли огонь картечью несколько орудий. Ряды наших бедных товарищей очень быстро таяли. За две минуты с тяжелыми ранениями с поля боя унесли полковника Вигоро, Рамли и Пратта. Теперь я остался за командира роты. Мы стояли под этим ураганом пуль и картечи до тех пор, пока не поступил приказ
Халкетта и я не увел с позиции примерно одну треть прежнего состава ребят. Остальные были убиты или ранены, и я сомневаюсь, что кому-то из них удалось остаться в живых. Поскольку наш горнист был убит, я криками приказал солдатам отходить левее, чтобы не попасть под огонь собственно артиллерии и тем самым не усугубить наши потери.
Когда мы вышли к оставленным позициям артиллеристов Ллойда, в течение минуты я неподвижно стоял, созерцая раски-нувшуюся перед нами картину. Это невозможно описать. Угомон и все деревянное на той позиции было объято широкими языками пламени, прорывавшимися сквозь темные клубы дыма, висевшие над полем боя. Под этим облаком были видны расплывчатые фигурки французских солдат. Можно было увидеть и колыхавшуюся длинную волну кавалеристов в красных мундирах. Движение кирасиров можно было различить по стальным бликам на их кирасах. С обеих сторон изрыгали огонь и сеяли смерть 400 орудий. Их грохот причудливо смешивался с криками сошедшихся в схватке бойцов. Вместе все это напоминало действующий вулкан. Волны пехоты и кавалерии надвигались на нас. Я понял, что настало время оторваться от созерцания поля боя, и поспешил к нашим колоннам, которые перестраивались в каре. Одно каре было сформировано из нашего и 73-го полков; второе - из 33-го и 69-го. Справа на возвышении стояла гвардия, а слева построились ганноверцы и части Германского легиона, входившие в нашу дивизию. Когда я встал с тыльной стороны нашего каре, мне пришлось переступить через тело. Взглянув вниз, я узнал в убитом Гарри Вира, офицера гренадеров, с которым всего час назад мы обменялись рукопожатиями. Я запомнил, как он улыбнулся мне, когда мы с солдатами покидали колонну. У нас с Гарри сложились обычные для сослуживцев взаимоотношения. То есть, если бы кто-то из нас умер естественной смертью, второй выразил бы свое сожаление в связи с утратой хорошего приятеля. Если бы кто-то получил повышение, другой порадовался бы успеху соседа. Но, увидев перед собой это могучее тело и застывшее это когда-то такое живое лицо, я почувствовал, как из глаз покатились слезы. Я не знаю, почему это произошло, ведь мне только что пришлось пережить гибель своих лучших друзей, и я воспринял это почти равнодушно. Я вздохнул: «Бедный Гарри!» Слезы продолжали катиться по щекам даже тогда, когда я уже больше не думал о Гарри. Через несколько минут примчалась кавалерия противника, которая накрыла наши позиции. Наши пушки были брошены, они стояли примерно в ста шагах впереди, между построением двух бригад.
Первый удар врага был великолепен. Когда кирасиры перешли с рыси на галоп, они склонились к своим лошадям, и верхние части их шлемов стали похожи на маски. Казалось, что кирасиры целиком, от плюмажей до седел, были сделаны из стали. Мы не сделали ни одного выстрела, пока они не подскакали на расстояние 30 шагов. Тогда раздались команды, и солдаты открыли огонь. Эффект был поразительным. Сквозь дым нам было видно, как падают шлемы, а кавалеристы после наших выстрелов валятся с лошадей и корчатся в конвульсиях, получив попадания наших пуль. Лошади совершали дикие прыжки, вставали на дыбы, бились в агонии от страха и боли. Многие из французских кавалеристов оказались спешенными, часть отступила, но самые храбрые продолжали упрямо направлять лошадей на наши штыки. Вскоре наш огонь расстроил ряды этих джентльменов. Большая часть кавалеристов снова построилась перед нашим фронтом. Стремительно и смело они повторили атаку. Фактически с того времени (было 4 часа) примерно до шести часов они вновь и вновь в храбром, но тщетном порыве бросались вперед. Мы легко отбивали их атаки, но наши боеприпасы пугающе быстро подходили к концу. Наконец по-казалась артиллерийская фура, с которой нам в каре сбросили два или три бочонка с боеприпасами. Все почувствовали себя счастливыми.
Даже лучшая кавалерия ничего не стоит по сравнению с хорошо экипированным пехотным полком, который упорно стоит в обороне. Наши солдаты понимали это. Они даже начали испытывать чувство жалости к неприятелю за его бесполезное упорство. Как только французы повторяли атаку, кто-то начинал недовольно ворчать: «Ну вот, снова показались эти глупцы!» Один из французских старших офицеров попытался применить военную хитрость. Продолжая мчаться вперед, он бросил свою саблю, будто сдается. Некоторые поддались на этот обман, но Халкетт приказал солдатам стрелять, и офицер спокойно отступил, отсалютовав нам. Враг был непоколебим в своем упорстве. Один из офицеров, захваченных нами в плен, в ответ на вопрос о том, какими силами располагает Наполеон, ответил полушутя-полуугрожая нам: «Вы видите эти силы перед собой, господа!» Рядовой кирасир получил ранение, и лошадь принесла его внутрь нашего каре. Он только кричал: «Убейте же меня, солдаты!» Когда же рядом с ним упал убитым один из наших солдат, он схватил его штык и вонзил его себе в шею. Но и этого ему было недостаточно: он приподнял кирасу и несколько раз вонзил штык себе в живот, пока не испустил дух.
Несмотря на то что мы всегда одерживали верх в бою с за-кованным в броню противником, наши ряды очень страдали от ядер и шрапнели противника. Огонь французской артиллерии был убийственным, она сумела полностью рассчитаться с нами за потери среди кирасиров. Часто, когда после удачного залпа ряды каре приходили в беспорядок, кавалерия вновь пыталась атаковать нас, но всегда безуспешно. Полк справа от нас понес особенно тяжелые потери, и был момент, когда всем показалось, что его солдаты дрогнули. Халкетт поскакал туда и, схватив знамя полка, поднял его над головой. Только после того, как под ним была убита лошадь, ему удалось восстановить в полку некое подобие порядка. Поскольку полк явно находился в замешательстве, мы получили команду «направо» и должны были прийти ему на помощь. Некоторые из солдат поняли команду как «направо кругом» - и стали разворачиваться. Но старый майор Маклейн из 73-го полка вскрикнул: «Ну нет, мои мальчики! Была команда «направо», и, пока впереди находятся французские штыки, команды «кругом» не будет!» Через несколько секунд он был смертельно ранен. Легкий драгунский полк, стоявший за позициями то ли 23-го, то ли 16-го полка, сманеврировал влево и завязал бой с кирасирами. Мы приветствовали их криками, когда они проскакали мимо нас. Наши кавалеристы сделали все, что смогли. Но им пришлось отступить через несколько минут сабельного боя. Полк бельгийской кавалерии намеревался повторить их подвиг. Но они вдруг остановились у нашего каре. Наш славный Халкетт поскакал к ним и предложил бельгийцам возглавить их атаку. Но это оказалось бесполезно. Тогда к ним поскакал принц Оранский и попытался призвать их выполнить свой долг. Тоже напрасно. Они так и стояли в замешательстве, пока в их рядах не просвистело несколько выстрелов. Тогда бельгийцы развернулись и, подобно бестиям, точнее, испуганным бестиям, помчались назад. Когда бельгийцы скакали мимо правого фаса нашего каре, солдаты, возмущенные поведением этих мошенников, дружно схватились за оружие и дали по ним залп. Многие из этих плутов погибли, как трусы.
К этому времени ряды вражеской кавалерии почти смешались. Когда французы поняли, что их атаки бесполезны, они дружно открыли по нас меткий огонь из карабинов. Пока мы вели бой, мы могли видеть только действия соседних каре справа и слева, но я думаю, что все войска на нашем участке находились в одинаковом положении. Все англичане и немцы достойно выполнили свой долг. Примерно в шесть часов мне послышались орудийные выстрелы. Огонь велся по нашим позициям, в направлении, где, как я понял по шлемам солдат, стояла гвардейская пехота. Я едва успел поделиться своими наблюдениями с офицером, стоявшим рядом, когда примерно с семидесяти шагов по нас открыли огонь два орудия. После первых же разрывов шрапнели упали семеро в середине нашего каре. Орудия были немедленно перезаряжены и продолжили безостановочную, губительную для наших рядов стрельбу. Я был горд видеть, что солдаты немедленно заполняют бреши, возникающие в их рядах после каждого залпа. В тот момент я испытывал почти физическую боль. Только я успел приказать трем своим ребятам занять места в строю и едва они успели встать в строй, как двоих из них разорвало в клочья. Один из них посмотрел мне в глаза и успел издать что-то, похожее на жалобный стон, после чего я невольно воскликнул: «Я не мог ничего сделать». Мы с большой охотой бросились бы в атаку на эти орудия. Но все понимали, что, как только мы развернулись бы в линию, стоявшая у них на флан-гах вражеская конница тут же преподала бы нам жестокий урок.
Противостояние лицом к лицу, когда противники видят только направленное на него оружие врага, подходило к концу. Вскоре должно было выясниться, у какой из сторон более крепкие нервы, кто устоит и будет и дальше продолжать убивать врагов. Герцог часто появлялся перед нашими рядами. Он был само спокойствие. Однажды, когда он проезжал за нашим каре, среди гренадеров упал снаряд. Герцог удержал коня, чтобы посмотреть, каким будет результат взрыва. Несколько солдат были разорваны на куски. А он лишь слегка тронул поводья. Очевидно, он так же мало думал о печальной судьбе тех погибших, как и об опасности, угрожавшей ему самому. Никто из полководцев не пользовался таким полным доверием среди подчиненных. Где бы он ни появлялся, там сразу же слышался шепот: «Тишина! Стоять лицом к фронту! Здесь сам герцог!» И все сразу же вытягивались, как на параде. Его адъютанты полковники Кан-нинг и Гордон упали, сраженные, недалеко от нашего строя. Полковник Гордон был убит. Когда поздно вечером герцог снова появился у наших позиций, Халкетт подскакал к нему и, доложив, что его войска ослаблены после длительного боя, попросил подкреплений. «Это невозможно, Халкетт», - спокойно ответил Веллингтон. Тогда наш генерал заверил его: «Что ж, сэр, в таком случае вы можете рассчитывать на мою бригаду до последнего солдата!»
Отправлено: 17.06.13 13:53. Заголовок: Краткие замечания о ..
Краткие замечания о свойстве и составе русского войска, сочиненной английским офицером сэром Робертом Вильсоном. СПб., 1812
http://ria.ru/1812_chosen/20120828/732251567.html если вдруг у кого-то не откроется ссылка - некоторые цитаты "Рассматривая изданное на французском языке экстраофициальное описание войны, бывшей в 1806 и 1807 годах и недавно вышедшую в Англии книгу о правах, обычаях и обрядах русских, с разбором сего сочинения, я наполнился негодованием противу сих писателей, и дабы защитить от них сей храбрый народ, несмотря на то, что дружественные сношения русского и английского правительств прерваны, я решился обнаружить здесь ложь и злонамеренные увеличения общего нашего неприятеля, противопоставя им верное описание происшествий, по коему бы историк никогда в состоянии был разобрать истину от клеветы".
Краткие замечания о свойствах и составе Российской армии
Пехота вообще составлена из людей атлетического (самого крепкого) сложения от 18 до 40 лет, одаренных великою силою, но ростом вообще не высоких. Вид их и строение тела совершенно воинские; они привычны ко всем переменам погоды и нуждам, к самой худой и скудной пище, к походам днем и ночью, к трудным работам и тягостям; упорно храбры, удобно возбуждаются к славным подвигам, преданы своему государю, начальникам и отечеству; набожны, но не помрачены суеверием; терпеливы и сговорчивы, они соединяют всю силу характера необразованного народа со всеми преимуществами просвещенного.
Недостатки, приписываемые российскому войску, суть токмо последствия несовершенной военной системы, а не личной неспособности воинов. Сила их требует только направления, а храбрость — опыта. Природа одарила их самыми лучшими существенными способностями к военным действиям. Для устройства сего войска не нужен творческий гений, но нужен порядок в управлении и искусство в начальстве.
Штык есть истинное оружие русских. Одни англичане могут спорить с ними о исключительном праве на сие оружие. Но поелику русский солдат выбирается из большого числа народа с великим вниманием к его телесным качествам, то и полки их должны иметь гораздо большее превосходство.
Храбрость русских в поле беспримерна. Но движения их войска, не соответствующие русским правилам войны и тактике Суворова, дают предприимчивому и даже слабейшему неприятелю все выгоды, происходящие от расстройства свойственного им военного порядка; самое трудное дело для человеческого ума (в 1807 г.) состояло в том, чтоб управлять русскими во время отступления. Когда ген. Беннигсен, стараясь избегнуть нападения неприятеля, ретировался от Янкова во время темных ночей польской зимы, то, несмотря на превосходство французских сил, простиравшихся до 90 тыс. человек, негодование русских солдат было столь дерзко, требование сражения столь сильно и неотступно и начавшийся от того беспорядок сделался столь велик, что ген. Беннигсен принужден был обещать исполнить их требование.
Русский, приученный с самых молодых лет считать русских за народ первый в свете, почитает самого себя членом необходимо нужным в составе непреоборимого государства. Суворов знал сей образ мыслей и, пользуясь оным, достигал с самыми малыми способами блистательнейших успехов; и хотя он менее дорожил человеческою кровью, чем его предшественники, но солдатами был любим, как отец; и народная гордость, равно и личное к нему удивление столь много его возвеличили, что Суворов поныне признается божеством, присутствующим при их сражениях. Известный состав его армии, малозначащее число солдат ее, внутренние препятствия, всегда ему встречавшиеся, в самом деле возвышая достоинство подвигов его, дают ему все право на имя первейшего военачальника, какой когда-либо существовал в свете.
Об офицерах
Русские офицеры весьма ласковы к солдатам, и с веселым духом разделяют с ними всякую нужду. Весьма желательно, чтоб и в других войсках офицеры сему подражали. Они пользуются удовольствиями жизни, если встречают их, но не ропщут, если их лишены. С удивлением иностранцы должны взирать на то их равнодушие к покою, неге и даже необходимым нуждам в общежитии, с каковым самые бояре, приобвыкшие к роскоши в столицах, владельцы огромных домов и доходов равных царским, выдерживают трудности самых тяжелых походов.
Храбрость их достойна русского воина. В душе их всегда горит любовь к отечеству и непреодолимое желание славы, беспрестанно побуждающее их к подвигам и заслуге отличий.
Самая искренняя дружба, самое доброхотное хлебосольство соединяет офицеров и составляет из них некоторый род братства. Их бескорыстие так велико, что собственность каждого почитается собственностью всех его приятелей и даже каждого иностранца. Как богатый пир, так и насущный хлеб разделяют они равно между званым и незваным гостем. Обычаи Москвы и Петербурга сохраняются и в стане, и дух щедрого хлебосольства не изменяется ни скудностью средств, ни тягостью обстоятельств.
Когда накрыт стол, то всякому добро пожаловать – их почтение к правилам гостеприимства так велико, что высшие воинские чины и самые почетные особы, пришедши поздно к столу, никогда не потерпят, чтобы иностранец оставил для них свое место.
Высоко ценить свою землю свойственно русскому офицеру, как и солдату. Он досадует, если на счет оной делается какое-либо замечание или рассказывается происшествие, которое, по его мнению, уменьшает достоинство его отечества.
Некогда английский офицер, удивляясь выражениям русского генерала, воскликнул в восторге что чувство его есть «римское». А что такое «римское чувство», спросил генерал? Но поскольку он был человек весьма хорошо воспитанный, то англичанин не мог предполагать, чтобы он не понимал силы сего выражения, однако же, с замешательством начал было толковать оное. Нет, любезный друг, прервал генерал его толкование, я знаю силу твоего уподобления, но для чего нам в пример приводить Рим и недовольствоваться Россиею, сказать просто, что это русское чувство. В любви к Отечеству мы не уступаем ни древним, ни новейшим народам, и лучше поймем тебя, если ты скажешь, что сие чувство достойно русского народа, ибо такое чувство нам природно и с нами неразлучно; оно неподражаемо. Многим бы людям речь сия была неприлична. Но в устах графа Остермана она была истинным изображением его характера и поведения."
Очень хорошая строка: "Он досадует, если на счет оной делается какое-либо замечание или рассказывается происшествие, которое, по его мнению, уменьшает достоинство его отечества."
«Выписка из книги «Краткие замечания о свойстве и составе русского войска», сочиненной английским офицером сером Робертом Вильсоном». СПб., 1812, стр. 11–14
Неизвестный автор, офицер 23-й конно-артиллерийской роты Маркова "Перед начатием Отечественной войны, весною 1812 года, штабс-капитан Марков получил повеление, в самом непродолжительном времени сформировать в г. Пскове для выступления в поход против Французов конную № 23 роту. Для сего даны ему: молодые офицеры, небольшие кадры старых солдат и рекруты: несколько-Псковской губернии, а остальные, большею частию из Латышей и Эстонцев, не разумевших русского языка; лошади же были почти все из степных, полудиких. Задача нелёгкая!.... ....С небольшим в четыре месяца рота обучена, готова к походу.... ....В пределах России, между прочими битвами, конная № 23 рота после Полоцка и Чашников особенно отличилась под Борисовым....рота Маркова так попечительно обстреливала переправу, что обратила на себя весь огонь неприятельских, от которого лишилась здесь до ста человек, а лошадей ещё более. ....граф Витгенштейн ...приказал немедленно укомплектовать её. За неимением других солдат, дали морских артиллеристов, да пленных Гишпанцев, Немцев и прочих, преобразованных в гонтлангеров (ездовые на орудийных и ящичных лошадях). Почти все они были в лаптях, при мундирах, но в руской каске. Замечательно, что ни один из них не бежал. Лошадей взяли неприятельских."
Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурой непропущенные http://flib.nwalkr.tk/b/490160/read От издателя В 1860 году, старший сын Дениса Васильевича Давыдова, Василий Денисович напечатал в Москве прекрасное издание сочинений своего знаменитого и почтенного отца. Но в это издание не могла войти значительная часть записок Дениса Васильевича, цензурой непропущенная, и которая доставлена была ко мне сыном одного из друзей Дениса Васильевича, с приглашением напечатать. Исполняю это с величайшим удовольствием. Считаю долгом уведомить С.П.Б правительство, что никто из детей и родственников Дениса Васильевича не принимал ни малейшего участия в доставлении мне рукописи. Записки эти разделяются на четыре главы: Глава первая. Воспоминания о цесаревиче Константине Павловиче. Глава вторая. Анекдоты о разных лицах, преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове (которому Д. В. Давыдов был двоюродным братом и искренним другом). Глава третья. О польских событиях 1830 года. Глава четвертая. Воспоминания о польской войне 1831 года.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 0
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума